Дневник онкобольного-5

Разница между реанимацией и обычным отделением почувствовалась в первые минуты по прибытии в палату. Там стояла наша, отечественная функциональная кровать, придуманная нашими инженерами и сделаная нашими рабочими для наших же больных. Видимо, изготовители этого инженерного «шедевра» были очень здоровые люди и им никогда не приходилось лежать на больничной койке, особенно после операции. Иначе они никогда не позволили бы появиться «этому». Кровать вся сприпела, качалась, казалось что каждый ее элемент живет своей жизнью, и только страх оказаться в пункте приема вторчермета еще поддерживал ее в относительно функциональном состоянии. Но самой жестокой шуткой изготовителей этой «кровати функциональной хирургической» оказалась какая-то железяка, которая проходила снизу по диагонали. Как ни крути и ни крутись, часть ее всегда давила или на копчик, или на крестец. Не спасали ни дополнительный матрас, ни дополнительная подушка, подкладываемая между моим «мягким местом» и тем что было подо мной.

За день до Нового года

В отделении был уже не такой строгий пропускной режим, как в реанимации, поэтому почти сразу ко мне потянулись посетители. Через день должен был наступить Новый год, и мне принесли Деда Мороза, игрушечную корову, ибо наступал год Коровы, праздничные открытки, дочка принесла маленькую елочку. Приподнявшись на кровати с помощью привязанной к каретке простыни, можно было вглянуть в окно и посмотреть на белый свет. Он представлял из себя присыпанный снегом и уставленный автомобилями двор онкологического диспансера с высоты четвертого этажа. Чуть подальше — дорога с проезжающими по ней машинами и обычные жилые дома, в которых люди наряжали елки, готовили салаты, пекли пироги и всячески готовилсь встретить Новый год. В этот мир за железным забором онкодиспансера мне предстояло вернуться. И как быстро это произойдет во многом зависело от меня.

Удобный катетер

Здесь тоже сразу поставили капельницу. По моей просьбе при эвакуации из реанимации мне оставили подключичный катетер, так умело поставленный анестезиологом в операционной. Это было удобно, так как не надо было каждый раз дырявить руку чтобы поставить очередную капельницу, а их было до трех за день. «Подключичка», как мы называли подключичный катетер, была очень удобной — туда можно быо вводить лекарства, а оттуда брать кровь на всяческие анализы. Но она требует особого ухода, а при неумелом обращении таит некоторую опасность. Давление в подключичной вене, в которую введен катетер, в момент вдоха может быть меньше атмосферного, и если катетер негерметичен (а он, если в него не капают, закрывается специальной резиновой крышечкой), то в момент вдоха в вену может подсосать воздух, и тогда — привет, воздушная эмболия с высокой вероятностью летального исхода. Почему при внутривенных инъекциях так внимательно следят за тем, чтобы в шприце и игле не было воздуха? Потому что если в вену попадет воздух, то с током крови он может попасть в сосуды легких или головного мозга, и, несмотря на то что воздух является газом, он образует пробку, перекрывающую доступ крови к участку органа. Возникает воздушная эмболия, то есть, закупорка сосуда. А если кровь перестает поступать к органу, то он отмирает, возникает его инфаркт. Если пузыречек совсем маленький, то размеры эмболии небольшие, и она может быть незаметна из-за незначительного поражения.

Но подключичная вена — большя вена, и в силу анатомических особенностей, стенки ее не спадаются, а значит если она получит прямое сообщение с атмосферой, то может нахватать много воздуха, и тогда наступит крупная эмболия, а ее последствия часто бывают очень печальными. Кроме того, в просвете катетера всегда находится какое-то количество крови, и если она свернется, то катетером пользоваться будет нельзя, его придется удалять. Поэтому после проведения любых манипуляций с «подключичкой» туда обязательно вводят небольшое количество гепарина — вещества не дающего крови свернуться, а потом закрывают герметичной крышечкой. В моем случае беспокоиться было не о чем — всю заботу о моей «подключичке» взяла на себя моя жена. Она имеет большой опыт работы с различными капельницами и катетерами и все манипуляции выполняла сама.

Кроме того, у меня удалили уретральный катетер, и теперь все то, что вливалось сверху, должно было, по закону сохранения материи и всилу всемирного тяготения, выливаться снизу. Естсетвенным путем, уж простите меня великодушно за такие подробности. Поэтому пришлось стать капитаном, то есть у меня появилось собственное судно, с которым надо было научиться управляться.

Снова капельница

Утром 31 декабря мне поставили капельницу, потом кололи антибиотики и спазмолитики уже не только в бедро, поскольку я начал поворачиавться на бок… Сделали перевязку. Вылили содержимое из пузырьков в которые были опущены две оставшиеся выходящие из меня трубки. И тут я почувствовал что начал работать кишечник. В животе что-то булькнуло, потянуло и заболело. Появилось ощущение что живот, его передняя стенка, прилип к спине вместе с находящимися между ними кишками. Любое движение отдавалось в глубине заштопаного живота тупыми тянущими болями и подташниванием. «Началось», — подумал я. Да, началось. Кишечник заработал активно, каждой перистальтической волной проходя через оперированный участок и вызывая боли, расползающиеся по всему животу по многочисленным нервным сплетениям.

Подошел доктор, пощупал живот, послушал через фонендоскоп песню ожившего кишечника и сказал что все хорошо, процесс пошел, и заверил что дальше будет еще интереснее. Напомнил о профилактике спаечной болезни. Это значит что не нужно лежать бревном, а по-возможности надо двигаться — поворачиваться с боку на бок, садиться, короче, шевелиться.

Спаечная болезнь возникает оттого что после операции в травмированных стенках кишечника и брюшной полости возникает воспалительный процесс. Даже после простой ревизии брюшной полости, когда врач прощупывает и осматривает каждый орган не производя других манипуляций, возникает раздражение кишечника с местным воспалением. В этот момент возникает опасность что стенки различных отделов кишечника из-за этого воспаления могут слипнуться между собой или прилипнуть к брюшой стенке, и если человек будет просто лежать, не делая никаких движений, это слипание может превратиться в сращение, образуются спайки. Чтобы этого не произошло надо просто двигаться, тогда участки кишечника тоже будут перемещаться относительно друг друга и риск возникновения спаек уменьшится.

Была еще одна причина, не позволявшая мне насладиться покоем и заставлявшая постоянно менять положение тела — это пресловутая диагональная железка в основании кровати, которая в считанные минуты вызывала желание куда-то с нее сползти чтобы она не давила на копчик или крестец. А может быть это гениальное решение наших инженеров? Для профилактики спаечной болезни.

Постепенно шум в коридоре стихал, сотруднки расходились по домам к праздничным столам и украшенным елкам. За окном стемнело. На потолке отражался свет уличных фонарей и праздничной иллюминации. В палате рядом со мной сидела супруга, а я после инъекции обезболивающего неотвратимо погружался в наркотический сон. «Неужели так и встречу Новый год во сне, под кайфом?» — подумал я и отключился. В какой-то момент в глубине моего промедольного сна я услышал бой курантов, открыл глаза. Где-то действительно были слышны куранты, на улице раздавались радостные крики, взрывались петарды. Рядом с моей кроватью стояла она — моя жена. С фужером шампанского в руке она смотрела в окно. Увидев что я открыл глаза, она улыбнулась.

— С Новым годом! Ты проснулся?!

— С Новым годом! — прошептал я и вновь провалился в глубокий сон.

Первый обход

Утро нового года, встреченного в больничной палате началось с обхода дежурного врача, перевязки и традиционной капельницы. Уже довольно уверенно поднимаясь на кровати с помощью простыни, я с интересом посматривал в окошко на уже новогоднюю улицу. Как и положено, первого января улицы были пусты, машин было мало. Люди постепенно приходили в себя после веселой ночи. Мне тоже не приходилось скучать — живот урчал, копчик болел, время от времени звонил телефон или приходила смс-ка — кто-нибудь из проснувшихся знакомых поздравлял с Новым годом и справлялся о самочувствии. Все последующие дни были похожи один на другой, отличаясь мелочами. Мне принесли электронную книгу и портативный DVD-проигрыватель. В перерывах между перевязками, капельницами и телефонными разговорами я с увлечением читал как Фандорин разоблачал очередного шпиона и спасал Россию от коварного врага, как Людмила Гурченко выжывала в осажденном немцами Харькове или просто смотрел кино.

Настал день когда надо было начинать есть. До этого меня кормили через вену специальными питательными составами, но бесконечно это продолжаться не могло, язык требовал вкуса, а желудок нормальной пищи, хотя чувства голода я не испытывал. Жена принесла больничную кашу. Конечно, уже хотелось шашлыча с дымком, но начинать приходилось с каши. По чуть-чуть, по пол-ложечки, начал питаться, запивать киселем. Тяжеловато пошло поначалу. Каша не глоталась, а попав внутрь некоторое время решала что же ей делать — оставаться и продолжать начатый путь, или вернуться и выразить свое недовольство. Случалось и так, и так. Поэтому удовольствия от приема пищи не было, ну, просто никакого. Потом подключились детские каши и консервы в маленьких баночках. И если «кашные» смеси, разведенные кипятком, еще имели какой-то вкус, то консервы в баночках возмущали своим абсолютным безвкусием. Попросив у буфетчицы соль, я стал потихоньку подсаливать эти куриные, мясные, индюшачьи и прочие консервы после чего их вполне можно было употреблять в пищу, но, по-прежнему, без удовольствия.

Активное поступление пищи в соскучишейся по ней пищеварительный тракт настолько активно его стимулировало, что кишечник, как говорят хирурги, «запел». Мне приходилось по 10–15, а может и больше раз за день вставать в туалет. Хорошо что до него было всего четыре с половиной шага. Но я превратился в шаттл, курсирующий между кроватью и туалетом. Это также способствовало профилактике спаечной болезни, но очень утомляло. Особенно было обидно, когда добравшись до цели я выяснял что тревога была ложной и можно было не вставать с кровати, а снять напряжение в животе просто расслабив мышцы сфинктера. Но было совершенно непонятно по ощущениям что ожидать от своего подрезанного и укороченного кишечника-то ли выведения переработанных каши и детского питания, то ли просто небольшого «выхлопа». Поэтому приходилось вставать и шаркать эти четыре с половиной шага. Где-то на девятый-десятый день меня вновь стала донимать рвота. Коллеги-хирурги приходили, щупали живот, внимательно выслушивали «кишечную песню» и успокаивали что непроходимости нет, поэтому релапаротомия, т. е. повторная опреация, не требуется. Назначали уколы, которые не помогали, потом снова приходили и мяли и гворили что у медиков всегда все болезни протекают не как у обычных людей, поэтому надо потерпеть, питаться и пить воду очень маленькими порциями. В конце концов мне назначили на ночь четверть кубика аминазина — чтобы не тошнило. Признаться, вставать через каждые полчаса в туалет, особенно ночью, мне не очень хотелось, и я попросил жену принести мне памперсы. Вечером, поужинав, запив кашку кисельком и раз пять сходив в туалет, я одел памперс и собрался спать, почитав на сон грядущий несколько глав про приключения агента Фандорина. И приснился мне замечательный сон:

Зеленая лужайка, по лужайке гуляют барышни в одеяних начала двадцатого века с модными зонтиками под ручку с господами офицерами, тут же играют дети, бегают борзые собаки, где-то недалеко движется поезд с транспарантами на паровозе, в вагонах курят солдаты — все так красиво… Только и барышни, и офицеры, и дети, и даже собаки — все в памперсах, да еще одетых поверх одежды…

Мир за пределами палаты

В-общем, спал я хорошо, а утром совершил первую вылазку за пределы палаты — до ванной. Так я начал гулять по коридору. Сначала до ванной и обратно, потом туда и обратно два раза, потом уже по своему крылу отделения, мимо процедурного кабинета, поста медсестры. Когда-то я выводил на прогулку по этим коридорам своего папу, теперь здесь же уже меня выгуливает моя жена, которая покидает меня лишь ненадолго — чтобы сбегать домой, проведать сынишку, или в магазин. Вскоре я стал гулять один, также постепено увеличивая продолжительность прогулок. Постепенно расширялся рацион питания: к кашам и детскому питанию добавили кефир, творожок, говяжий бульон с лапшой. Стал появляться аппетит. Помню как устав от бесвкусной больничной пищи и абсолютно пресных детских мясных консервов попросил принести мне вареной картошки. Так вот, это картофельное пюре со сливочным маслом показалось мне самым великолепным деликатесом из всего, что мне довелось попробовать за всю жизнь.

Закончились десятидневные новогодние каникулы у медицинского персонала больницы. Сразу жизнь в отделении закипела, количество посетителей у меня увеличилось, стало веселей. Но я ждал визита одного человека — патоморфолога с результатом исследования удаленной у меня опухоли. Очень хотелось услышать что опухоль была не очень большая и не очень плохая, и что все было ограничено только кишкой. И вот, открывается дверь, улыбаясь, заходит заведующая лабораторией. Сейчас я все узнаю. Узнаю то, что мне скажут, то есть то, что разрешат узнать.

 — Привет! С Новым годом! Как ты тут?

 — Привет! Нормально. Новый год и Рождество отметил здесь, на Старый Новый год надеюсь попасть домой.

 — Попадешь. Хирурги говорят что у тебя все хорошо, без осложнений, так что, скорее всего, попадешь.

 — А ты что скажешь хорошего? — перехожу я к так волнующему меня вопросу.

 — Ну что? Знаешь, там у тебя хроническая болезнь Крона и маленький такой полипчик, ну, совсем маленький…

 — Ага, понятно, а в полипчике-то что? Есть???

 — Знаешь там немного, совсем чуть-чуть, у верхушки есть малигнизация. Но везде все чисто, в узлах чисто, по линии резекции чисто, так что все хорошо. Фактически, первая стадия.

 — Ага, а форма-то какая там, в полипчике-то?

 — Да, железистая, высокодифференцированная, так что, может даже и без химии обойдешься, или так, проведут курс для профилактики.

Да. Я услышал то что и ожидал услышать. Эта информация меня даже обрадовала. Конечно, болезнь Крона — далеко не подарок, она протекает годами, тяжело поддается лечению, нередко рецидивирует, у нее бывают серьезные осложнения, но это не оно — не злобное существо с клешнями. Злобное существо все-таки есть, но оно небольшое, не слишком злое и не успело как следует навредить.

В тот же день были еще два знаменателных визита. Первый — визит заведущего хирургическми отделением, который делал мне операцию. Он тоже сказал что опухоль небольшая, что в других отделах живота ничего не обнаружено и исследование это потдвердило. Но на всякий случай он пригласил химиотерапевта для консультации, поэтому, если предложат химиотерапию, то, возможно, следует согласиться — «для профилактики». Второй визит — заведующей отделением химиотерапии. Она, зашла ко мне в палату, улыбнулась, поздравила с Новым годом и сразу перешла к делу:

 — Ну что, Алексей Владимирович, я предлагаю вам провести несколько курсов химиотерапии. Анализы хорошие, но для надежности все-таки, думаю, химиотерапия будет нелишней. Вы согласны?

 — Да, — тут же ответил я.

Видимо, не ожидав такого быстрого ответа, она на секнуду растерялась, потом продолжила:

 — Ну, тогда, как вас выпишут, через пару недель приходите к нам. А сейчас надо бы гемоглобинчик поднять хотя бы до 100, а то сейчас 90 — маловато. С таким гемоглобином химиотерапию начинать нельзя. Вы сейчас что кушаете?

 — Да так, все протертое и проваренное, детское питание, каши, супчик начал есть, кисель, соки.

 — Добавьте гранат, печенку, грецкие орехи, гемоглобинчик надо поднимать. Проведем все-таки шесть курсов, как положено. Лекарства подберем хорошие. Сейчас есть препараты с минимальными побочными действиями, можно даже в таблетках принимать. Хотите, можете к нам в отделение лечь, хотите, можете в дневном стационаре проходить, как вам удобнее.

 — Мне бы, наверное, лучше бы на дневном, если это возможно. Что-то надоели мне больничные стены, честно говоря.

 — Вот и хорошо, как вам удобнее. Вам операцию делали двадцать пятого? Значит, желательно числа двадцатого — двадцать второго прийти к нам, чтобы время не упустить. Поправляйтесь, поднимайте гемоглобин.

Еще раз улыбнувшись, она ушла. А я задумался. Для любого обычного пациента этот разговор был бы обычной беседой врача и пациента. Но не для пациента, проработавшего полтора десятка лет врачом онкологом. Во-первых, после столь радикальной операции, которую сделали мне — гемиколонэктомия с лимфодиссекцией, при первой стадии химиотерапию не проводят, т. к. нет необходимости — лечение и без того радикальное. Во-вторых, высокодифференцированная железистая форма тоже не является показанием для проведения шести курсов химиотерапии. При такой форме достаточно только оперативного лечения. Так что, видимо, сюрпризы мне еще предстоят.

Возращение к прежней жизни

На следующий день мне сняли швы. Перевязки мне делали через день, а поскольку за две недели после операции растительность на моем подрезанном животе проявилась весьма активно, каждая перевязка сопровождалась легкой эпиляцией. Пластырь очень хорошо держал повязку на коже, но если от кожи его еще можно было оторвать, то от пробившися волосков — нет. И его просто отрывали вместе с волосами. Бедные женщины! Неужели гладкость ног стоит им таких же мучений? Воистину, красота требует жертв. Но теперь, сдерживающие послеоперационный шов нитки были удалены, сам шов густо замазан зеленкой и прикрыт пеленкой. Здесь мне делать больше нечего уже. Или пока… Завтра домой!

Утром следующего дня жена принесла мне одежду. Я влез в свои брюки, ставшие мне широкими на пару размеров, одел рубашку под которой затянул и без того втянутый живот широким эластичным поясом. И пошел попрощаться со всеми, кто приложил руку к моему лечению. В ординаторской пожал руки всем хирургам, в сестринской поздравил сестер с наступающим Старым Новым годом, пешком поднялся на этаж выше — в реанимацию, в которой только что закончили ремонт. Заведующий реанимацией обнял меня как старого друга, посетовал что рановато меня прооперировали, не успели они меня положить в VIP палату. Но палату показал. Это был изолятор, но какой! Огромная палата, отделанная кафелем с шикарной итальянской функциональной кроватью посередине, с которой я уже успел познакомиться. В палате стояло какое-то оборудование, осциллографы, аппарат искусственного дыхания, индивидуальный сестринский пост и что-то еще. Но меня это уже не так сильно интересовало. Для меня это было уже позади. Меня ждал мой дом, ждали жена, сын. И я тоже ждал с ними встречи не в больничной палате, а в нашей небольшой квартирке, которую я покинул чуть более трех недель назад. Но как много произошло за эти дни!

Вернувшись в палату и одев пальто, я в сопровождении жены вышел на улицу, на свежий морозный воздух. Путь от двери приемного отделения до автомобильной стоянки был и тяжелым, потому что от свежего воздуха у меня кружилась голова, да и силенок было еще маловато, и, в то же время легким, потому что это был путь домой. Все казалось каким-то иным. Снег белее, небо синее, лица людей добрее. Из окна машины я смотрел на еще не убранные елки возле торговых центров и меня удивляло какие они красивые. Магазин, мимо которого несколько лет проходил по два раза в день, показался совершенно другим, я даже спросил у жены когда его успели покрасить? Она улыбнулась и сказала что он всегда был таким. Я смотрел на привычный мне мир глазами новорожденного. Да я и был новорожденным. Отныне двадцать пятое декабря я буду отмечать как свой второй день рождения… Вот и дверь нашей квартиры, вхожу, оглядываюсь по сторонам. И здесь все как будто другое, хотя на самом деле ничего не изменилось. Изменился я. Родился заново. Повернулся к жене, снял шапку, обнял ее и заплакал.

 — Я вернулся… Живой…

Алексей МАКСИМОВ