Профессор Эли Генденштейн: Как изобретают лекарства

Справка: Эли Генденштейн — известный фармаколог, изобретатель лекарств, доктор медицинских наук, профессор.

В тихой провинциальной Пензе нечасто можно встретить человека, биографии которого, в буквальном смысле, хватило бы на троих. В ней круто замешано все: ленинградская блокада и рикошеты сталинских репрессий, выдающиеся научные разработки и издание уникального журнала. Этот человек — Эли Иосифович Генденштейн: ученый, медик, изобретатель лекарств, педагог, журналист. Сегодня мы публикуем его рассказ о себе.

«Родился я в Ленинграде, в 1924 году, в семье очень низкого достатка. Отлично помню Питер начала тридцатых, когда по Невскому еще ходил трамвай и проспект был выложен деревянной брусчаткой, которую приходилось менять каждый год. Помню злодейское убийство Кирова, громадные очереди за хлебом и керосином, в которых приходилось стоять часами. Помню, как Молотов, запинаясь, объявил о начале войны: «Наше дело правое, мы победим!» Хотя немцы продвигались очень быстро и вскоре окружили Ленинград, блокаду мы почувствовали не сразу. О ней сообщил желудок: норма хлеба опустилась до 125 грамм.

При обстрелах и бомбардировках сначала спускались в бомбоубежища, потом махнули рукой. От взрывов все окна были разбиты, вместо стекол вставляли фанеру, но она совершенно не обладает теплоизолирующими свойствами! В квартирах было также холодно, как на улице, а сочетание пустого желудка и холода — жуткая вещь. Зима была в высшей степени суровая. И если удавалось хоть немного согреться под одеялом, вой сирен отходил уже на второй план: убьет, так убьет!

От голода умирало много людей. Навек в памяти запечатлелась картина: узкая тропинка посреди покрытого сугробами Невского проспекта, и по ней закутанная с головы до ног в лохмотья старуха везет на салазках маленький детский гробик.

Когда наладили Дорогу жизни, мы — мама, младший брат и я — попали в число эвакуируемых. Проехали всю страну, прежде чем попали во Фрунзе — нынешний Бишкек. Фронту были нужны солдаты, но у меня с детства было очень плохое зрение, и мне предложили поступить в медицинский институт, эвакуированный из Харькова. Хотя с детских лет мечтал стать кинорежиссером, журналистом, но и на медика учился хорошо, закончил с дипломом с отличием. Там же, в мединституте, встретил свою будущую жену Елену Афанасьевну Олейникову — прекрасного человека и, в дальнейшем, замечательного ученого — с которой прожил душа в душу 64 года. Ей сулили блестящее будущее, она могла бы стать академиком, у нее был удивительный, светлый талант, но сами знаете, какое-то было время!

Мы уже жили и работали в Харькове, когда в ее институт приехала комиссия из Киева и мою жену пригласили на собеседование, задали вопрос по поводу ее научного руководителя — не мешает ли профессор Бронислава Львовна Поланд работать? Елена Афанасьевна ответила: «Не мешает! Наоборот, помогает! Она меня учит! Я только благодарна ей!»

Комиссия была крайне недовольна ее ответом: как раз развертывалось компания против космополитов.

После этого случая Елену Афанасьевну уволили из Мечниковского института и она с трудом нашла работу только в должности старшего лаборанта. Сами знаете, что это такое: «Принеси-подай!» Но и на этой работе Елена Афанасьевна сумела первой защитить кандидатскую диссертацию!

Могу привести другой пример. Я в то время был принят в Химико-фармацевтический институт, занимался экспериментальной работой. Примерно через полмесяца меня вызвала директриса института, дала газету, приказала прочитать одну из статей: «Понял что-нибудь? Тогда пойди в обком партии, к заведующему отдела науки, и скажешь свое экспертное мнение».

И я пошел. В кабинете, во главе стола сидел здоровый дядя в полувоенном костюме, перед ним — интеллигентный мужчина с огромной кипой книг, и, когда я вошел, этот дядя как раз допрашивал его:

— Вы хоть раз во всех этих книгах Менделя упомянули? А Вейсмана? Моргана?

— Как же писать о современной биологии, ни разу не упомянув Менделя, Моргана, Вейсмана? — оправдывался автор, и тогда завотделом сбросил на пол всю кипу книг. И пока ученый ползал перед ним на корячках, собирая тома, человек в полувоенной форме кричал про то, что «вейсманизм-морганизм» — это лженаука, генетика — антисоветчина. И это как раз в то время, когда за рубежом формировалась молекулярная биология!

Так я увидел, насколько можно унизить человека.

Когда ученый ушел, партийный начальник взял у меня газету и спросил про статью: все ли в ней правильно?

 — Да автор этой заметки просто-напросто переписал слово в слово доклад Лысенко! — ответил я.

— Отлично! — обрадовался бонза и даже пожал мне руку: — Ну, ступайте, работайте!

Продолжение следует…

Павел Курень